Не отрекаются любя

«БОЛИНБРОК. Но сами вы отречься пожелали.
КОРОЛЬ РИЧАРД. От трона — да; увы, не от печали.
Я отдаю вам власть, но скорбь и боль
Возьму себе, над ними я король».
Уильям Шекспир. «Ричард II»

Когда младший брат Николая II Михаил подписал отречение от престола, бывший император Николай с горечью отметил в дневнике: «Оказывается, Миша отрёкся. Его манифест кончается четырехвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!» Своё отречение, сделанное накануне, по всей видимости, Николай гадостью не считал.

«Если Вы не подпишете — я не отвечаю за Вашу жизнь»

До сих пор появляются публикации о том, что Николай II от власти якобы не отрекался и что тот документ, обнародованный в начале марта 1917 года (по старому стилю) как «манифест об отречении», «юридически ничтожен».

«Бумага, которую в учебниках по истории преподносили как отречение от власти, не имеет никакого юридического смысла, — заявляла тогда ещё крымский прокурор, а теперь депутат Наталья Поклонская. — Это копия бумажки, подписанная карандашом, без соблюдения всех юридических и процессуальных процедур, форм, поэтому эта бумага не несёт в себе юридической силы».

Тот, кто не хочет верить во что-то, всегда найдёт повод не поверить. Нет уверенности, что даже если бы Николай II лично объяснил Наталье Поклонской, зачем он подписал отречение, то она бы поверила. Ей, наверное, подавай торжественное отречение в Зимнем дворце. Это смотрелось бы значительно внушительнее, чем непонятная возня в железнодорожном вагоне на станции Псков. Но дело в том, что Николай оставался царём и верховным главнокомандующим воюющей армии везде, в том числе и в Пскове. И своё роковое решение он мог принять где угодно — под грузом внешних и внутренних причин.

Мало того, что царь всё-таки отрёкся, так он ещё потом полтора года НЕ отрекался от своего отречения. Были свидетели отречения, сохранился рукописный дневник, в котором он кратко описывал произошедшее в Пскове в начале марта 1917 года. Впрочем, теперь оспаривается подлинность всего — не только манифеста об отречении, но и дневника. Так рождается альтернативная история для тех, кому привычнее жить в выдуманном мире.

Выступление в Пскове в марте 1917 года с балкона псковского почтамта командующего Северным фронтом генерала Николая Рузского (участника процедуры отречения российского императора от престола).

Было бы, конечно, выразительнее, если бы Николай Романов подписал отречение не карандашом, а кровью. Но он выбрал карандаш. Сделал он это в Пскове 2 (15) марта 1917 года в 15 часов 5 минут, о чём сейчас свидетельствует скромная вывеска на здании псковского вокзала.

Мало кто верит, что Николай II отрёкся совершенно добровольно. Его заставили. Надавили. Важнейшую роль в отречении царя сыграл командующий Северным фронтом (штаб фронта находился в здании Псковской мужской гимназии) генерал от инфантерии Николай Рузский. По словам министра Императорского двора барона Владимира Фредерикса, скрепившего своей подписью машинописный лист с Актом об отречении, «Рузский держал Николая II за руку, другой рукой прижав к столу перед ним заготовленный манифест об отречении, и грубо повторял: «Подпишите, подпишите же. Разве Вы не видите, что Вам ничего другого не остаётся. Если Вы не подпишете — я не отвечаю за Вашу жизнь». Как вскоре выяснится, Рузский и за свою жизнь не отвечал (в Пятигорске в октябре 1918 года его зарежет будущий нарком почт и телеграфов чекист Георгий Атарбеков). Царь после полуторачасовых уговоров сдался.

Текст манифеста об отречении получился всё-таки не без странностей.

Часто пишут, что царь манифест написал собственноручно. Ему не понравилось то, что доставили в Псков. Подписать ту бумагу, как хотели генерал Рузский и депутаты Шульгин и Гучков, рука не поднялась, и Николай II, уединившись, набросал свой вариант на телеграфных бланках.

Не похоже, что известный нам манифест царь от первой до последней строки написал сам. И не только потому, что до нас дошла только машинописная версия с подписью. Дело в самом тексте. Он противоречив и частично совпадал с текстом телеграммы, которую ему прислал накануне в Псков из Могилёва генерал-лейтенант Алексеев.

Царь пишет: «Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали мы за благо…»

Если не знать, что это манифест об отречении, то трудно представить, что далее сказано: «… отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть».

Манифест об отречении, подписанный в Пскове 2 марта 1917 года.

Хороший хозяин так бы не поступил (во время переписи населения России Николай II назвал себя «хозяин земли русской»).

Скорее всего, он первую часть манифеста оставил такой, какая она была в проекте, присланном из ставки. По всей видимости, основную часть манифеста сочинил другой Николай — не Николай Романов, а церемониймейстер высочайшего двора, директор политической канцелярии при верховном главнокомандующем Николай Базили. Но кое-что царь добавил от себя (про то, что не желает расстаться с любимым сыном и передаёт престол младшему брату).

Начинается текст манифеста за здравие, а заканчивается за упокой. Переписывать чужие слова царь не стал. Оба текста — первую и вторую редакции манифеста — объединил секретарь, напечатав манифест на машинке. Инициаторы подписания манифеста могли бы попробовать настоять на том, чтобы царь всё это переписал от руки. Так было бы эффектнее. Но он ведь мог и передумать. Поэтому ограничились подписью.

В тот же день, в четверг 2 марта 1917 года (по старому стилю), в своём дневнике Николай отметил: «Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот[орыми] я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»

Если быть совсем точным, эти слова написаны не 2, а уже 3 марта ночью. Поезд отправился из Пскова туда, откуда прибыл — в Могилёв, в ставку, хотя царю хотелось побыстрее оказаться в Царском Селе, где его ждала семья.

«Спал долго и крепко, — написал отрёкшийся царь на следующий день. — Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилёв…»

Николай Романов был явно не Юлий Цезарь. Чтобы понять это, достаточно почитать его дневники (те самые, которые якобы поддельные).

«Династический вопрос поставлен ребром…»

Никакой революции не случилось бы, если бы не Великая война, как её долгое время именовали (она же Империалистическая, она же Германская, она же Первая мировая). Когда война началась, Николай II вздохнул с облегчением, 24 июля 1914 года записав в дневнике: «Сегодня Австрия, наконец, объявила нам войну. Теперь положение совершенно определилось…» Царь и многие другие в Российской империи были совершенно уверены, что война получится краткой и победоносной. Наконец-то она началась, радовался царь. Чем быстрее она начнётся, тем быстрее закончится. Победить в войне нельзя, если она ещё не началась.

Летом 1914 года желающих повоевать в Европе оказалось непозволительно много. Монархи, свита, простолюдины… Немцы, австрийцы, русские… Они заранее были опьянены, предчувствуя грядущую победу, и испытывали «патриотический подъём».

Николай II не был чересчур воинственным человеком, но кровь проливать не боялся. Себя ощущал именно военным, по этой причине, как правило, ходил в мундире. И всё же 29 июля 1914 года он отправил кайзеру Вильгельму II телеграмму. В ней говорилось: «Было бы правильным передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию. Рассчитываю на твою мудрость и дружбу». Но было уже поздно. Внутренне не только Вильгельм, но и Николай уже созрел для кровопролития. Тем более что ни дружбы, ни мудрости не было.

Как и во всякой войне, в развязывании Первой мировой войны имелись личные мотивы. Они важнее политической и экономической целесообразности. «Я ненавижу славян, — объяснил Вильгельм II своё желание немного повоевать, если верить воспоминаниям австрийского генерала графа Йозефа Штюркга, прикомандированного во время войны к главной квартире кайзера. — Я знаю, это грешно. Не следует никого ненавидеть, но я ничего не могу поделать. Я ненавижу их».

Вильгельм II не любил славян примерно так, как Николай II не любил ворон или кошек, которым Николай объявил войну ещё в юности. Дневники Николая пестрят такими записями: «Сделал хорошую прогулку с Мишей, убил ворону», «Много читал. Убил ворону», «Гулял долго, убил ворону», «Гулял долго и убил 2-х ворон», «Долго гулял и убил 2-х ворон», «Ездил на велосипеде и убил 2-х ворон, вчера одну», «Долго гулял, убил три вороны», «Я продолжал прогулку и убил пять ворон»… Это было как стрелковый спорт.

Когда вы катаетесь на велосипеде — много ли вы убиваете ворон? А царь — много. Он просто любил стрелять. Но не по мишеням, а по живым существам. Имеется статистика того, сколько за всю жизнь Николай II убил ворон, кошек, собак… Едва ли эта статистика верна. Известно, что отстрелом собак будущий царь стал заниматься с 1884 года, когда ему исполнилось 16 лет, а его личный рекорд будто бы пришёлся на 1909 год: 903 убитых собаки (всего будто бы он застрелил 11 582 «бродячих» собак и 18 679 «бродячих» кошек). Это слишком фантастические цифры. Но они взяты не с потолка, а из изданных «Отчётов императорской охоты».

Николай Александрович за своим излюбленным занятием.

И всё же это не значит, что императорской охотой занимался только Николай. Охотой занималась его служба. Охотились не только на лосей, лис, зайцев, уток и фазанов, но и на ворон, воронов, сорок, кошек и собак — строго в соответствии со статьёй 19 «Правил об охоте», где говорилось: «Истреблять хищных зверей и птиц, птенцов их и гнезда, а также убивать на полях и в лесах бродячих кошек и собак дозволяется в течение всего года, всякими способами, кроме отравы». Николай и его служба так и поступали. Царь мог бы этого не делать, но душа требовала, что теперь и позволяет его недоброжелателям считать царя живодёром (святым РПЦ его объявила только 13 августа 2000 года). Отстрел кошек, собак, ворон, сорок и прочей живности был для царя делом будничным, но важным (такое занятие, по выражению Николая, «освежало душу»). Поэтому в его дневниках постоянно встречаются подобные записи: «…Принял морской доклад. Гулял с Дмитрием в последний раз. Убил кошку. После чая принял князя Хилкова…» Такой уж он был человек. В конце концов, в это же время приходилось принимать и другие непопулярные решения. Если даже не брать во внимание события революции 1905–1907 годов, одних массовых расстрелов с 1901 по 1915 год в России наберётся десяток: расстрел рабочих Обуховского завода, расстрел рабочих в Ростове, расстрел рабочих Златоустовского оружейного завода, расстрел бастовавших железнодорожников, расстрел демонстрации трудящихся в Киеве, расстрел рабочих в Екатеринбурге, расстрел рабочих в Баку, расстрел митинга рабочих Путиловского завода в Петербурге…

К концу царствования оказалось, что мало кто способен был сказать о Николае II что-нибудь безоговорочно хорошее. Отзывы были обычно противоречивые. С одной стороны, люди, знавшие царя, рассказывали о его уверенности и самоуверенности. А с другой стороны, во многих мемуарах говорится о безволии Николая, о том, что он легко попадал под чужое влияние (не только императрицы). Противоречие разъясняется легко. Член Государственного совета Российской империи Анатолий Кони написал о «приливах самоуверенности» царя. А ведь были и «отливы». Именно тогда, когда они наступали, Николай мог попасть под чужое влияние. Особенно это было опасно, когда он находился вдали от близких. Так и случилось в феврале-марте 1917 года.

Первоначально, когда началась война, «патриотический подъём» охватил значительную часть России. Летом и осенью 1914 года в особую миссию в этой войне всерьёз верили многие подданные царя, включая видных писателей, философов. Исходя из их высказываний, современный историк Кристофер Струп считает, что у России тогда была «определенная религиозная миссия не просто победить Германию, но и восстановить христианские корни европейской цивилизации, поскольку опасались секуляризма и возможных последствий нигилизма». Но оказалось, что война стала дорогой в противоположную сторону — к секуляризму и нигилизму.

Манифесту, в спешке подписанному на псковском железнодорожном вокзале сто лет назад, предшествовал другой царский манифест — от 20 июля 1914 года. В нём говорилось: «Ныне предстоит уже не только заступаться за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди великих держав».

Итак, война, в конечном итоге приведшая к перевороту, революции и распаду империи, начиналась с того, что император хотел подтвердить положение государства среди великих держав. В результате же война затянулась на несколько лет и унесла жизни миллионов людей.

К марту месяцу 1917 года в окружении Николая не осталось людей, кому бы он мог всецело доверять (исключая семью). В народе у Николая репутация тоже давно была, мягко говоря, не самая хорошая. Против него были настроены не только республиканцы из разных партий, но и монархисты.

Первоначально, царя в Пскове уговорили «учредить ответственное перед палатами министерство», поручив председателю Государственной думы Родзянко образовать кабинет министров (это то, о чём писал Николаю в телеграмме генерал-лейтенант Михаил Алексеев). Однако надавив на царя однажды, Алексеев и его сторонники на достигнутом не остановились. К утру 2 марта они посчитали, что создание нового правительства «было бы своевременно 27 февраля, в настоящее же время этот акт является запоздалым... Теперь династический вопрос поставлен ребром…»

«Захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение»

Что такое поставить «династический вопрос ребром»? В ставке генерал Алексеев и его единомышленники считали, что царь должен был отречься от престола в пользу сына Алексея при регентстве Михаила Александровича.

Таким образом, 2 марта военные и представители Государственной думы с двух сторон давили на царя, желая избежать революции. И тем самым невольно революцию приблизили.

Но это не была чистая импровизация. Дескать, 27 февраля достаточно было формирования нового кабинета министров, а 2 марта понадобилась смена императора.

В действительности дворцовый переворот назревал давно. Во всяком случае, на тайной встрече, прошедшей в сентябре 1916 года в квартире Михаила Фёдорова, заговорщики (Гучков, Родзянко, Некрасов, Милюков…), задумавшие дворцовый переворот, определились с тем, кто должен стать новым императором: 12-летний сын императора Алексей. Как написал позднее Александр Керенский: «Всю ответственность за разработку и выполнение этого плана Гучков взял на себя с тем, чтобы не подвергать риску других руководителей блока, присутствовавших на встрече… Однако… решение об осуществлении переворота Гучков принял не в одиночку, а вместе с другими руководителями блока».

«Я помню одно, — вспоминал Гучков, — мысль о том, что надо принять очень тщательные меры для того, чтобы обеспечить безопасность царской семьи, — это нас очень занимало».

Николая предполагалось «отправить на пенсию» в Крым. Обеспечить ему безопасность и безбедную жизнь. Оставить в его дворцах. Гучков надеялся (зная характер императора), что Николай на такие условия согласится. В сущности, так оно и произошло, хотя потом всё пошло не так, как задумывалось в сентябре 1916 года.

Первоначальный план Гучкова был таков: «...захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем… одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собой новое правительство»… Это слова кадета Павла Милюкова. По сути, так и случилось. В дороге царь, не имея поблизости супруги Александры Фёдоровны, оказался наиболее уязвим. Николай II возвращался из находящейся в Могилёве ставки в Царское Село, но был перехвачен по дороге на станции Дно и отправлен в своём вагоне в Псков.

То, что произошло в Пскове ровно сто лет назад, — типичный переворот. В 1991 году что-то похожее попытались осуществить создатели ГКЧП, но тогда им, несмотря на изоляцию Михаила Горбачёва, не удалось его уговорить передать власть в руки преемнику — Геннадию Янаеву. А в марте 1917 года «гэкачеписты» Гучков, Шульгин, Рузский сделали это сравнительно легко. И дело не только в их каких-то особых талантах и решительности. Дело в настроении общества. Переворот соседствовал с революционной ситуацией.

Царь после стольких лет правления, на которое пришлись революция 1905–1907 годов и мировая война, был очень непопулярен.

«Произошёл переворот, — вспоминал Гучков. — Я объезжал разные фронты; был во Пскове у генерала Рузского. Он задал некоторые вопросы, я отвечал — о тех мерах, которые мы предпринимали для того, чтобы предотвратить стихийную революцию. И он мне тогда сказал: ах, Александр Иванович, что же вы раньше мне этого не сказали, я бы стал на вашу сторону. Я Рузского ценил как умного генерала, одного из более способных, но я не верил в чистоту его характера и его жертвенный патриотизм. Я, может быть, не сказал, но подумал: голубчик, если бы я раскрыл план, то ты нажал бы кнопку, пришел бы адъютант, и ты сказал бы — арестовать».

Выступление в Пскове в марте 1917 года с балкона псковского почтамта командующего Северным фронтом генерала Николая Рузского (участника процедуры отречения российского императора от престола).

2 марта 1917 года «нажимать кнопку» было уже бесполезно. Никто бы не пришёл, чтобы арестовать заговорщиков. Скорее, помогли бы арестовать царя.

Таким образом, в Пскове под угрозой революции сто лет назад произошёл переворот. Тогда заговорщики надеялись, что приход к власти младшего брата царя Михаила, в пользу которого отрёкся царь, на время успокоит столичные волнения. Но Михаил спутал их планы. Председатель Госдумы Родзянко принять престол его уговорить не смог. Вот тогда-то Николай и записал в дневнике о своём брате: «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!» Это поразительно. Руководитель огромной империи, да к тому же главнокомандующий воюющей армией передал власть заочно, даже не переговорив со своим преемником.

Николай II безответственно передал громадную власть неизвестно кому. Заочно. А тот, кому он её якобы передал, власть эту не принял. Неминуемо образовалась пустота, которую в последующие месяцы пытались заполнить все, кто попало, но в конечном итоге её заполнили большевики.

Те, кто устраивали этот переворот (Гучков, Алексеев, Рузский, Шульгин и прочие), от отречения царя ничего не выгадали, карьеру не сделали, а некоторые лишились жизни. Царь — тот вообще потерял всё, погубив не только себя, но и жену, детей, многих других родственников и приближённых. Всё это было результатом того, что государством на протяжении многих лет управлял человек, к управлению государством неспособный.

Само по себе отречение правителя — не трагедия. Николай сделал то, что должен был сделать давно. Россия и он катастрофически не совпадали. Однако власть, от которой император отрёкся, так в нужные руки и не попала. Переворот, вместо того чтобы успокоить страну, пробудил зловещие силы. Ещё Ульянов (Ленин) не успел доехать до России, а они уже пробудились. Февральская революция, по недоразумению считающаяся бескровной, с первых дней наметила то направление, по которому в дальнейшем пойдёт Россия. Достаточно назвать жестокую расправу над русскими офицерами 4 марта 1917 года в Гельсингфорсе. Среди убитых был родившийся в Великих Луках вице-адмирал Адриан Непенин. Незадолго до своей гибели Непенин издал приказ № 302-оп: «Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового Правительства Великой и Свободной России ещё раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом». «Спокойствие и единение» — это как раз то, что для революции смерти подобно.

Революционеры переключались на войну с внутренним врагом.

Казус случился не только 2 (15) марта в Пскове. Он произошел ещё в XIX веке, когда во главе государства оказался человек, не готовый управлять огромной империей, особенно в переломное время. Его отец это предчувствовал. Когда Николаю было уже 24 года (в 1892 году) Александр III сказал: «Он совсем мальчик, у него совсем детские суждения». Похоже, таким он остался до конца своих дней.

Можно, конечно, ссылаться на тех, кто явно не испытывал к царю симпатии, — на Сергея Витте, например. Он в своих мемуарах написал, что царь — «неглупый человек, но безвольный». Но лучше сослаться на самого близкого к Николаю человека — на его жену Александру Фёдоровну. В своём письме под номером 639, отправленном мужу 13 декабря 1916 года, она написала: «Как легко ты можешь поколебаться и менять решения, и чего стоит заставить тебя держаться своего мнения... Как бы я желала влить свою волю в твои жилы... Я страдаю за тебя, как за нежного, мягкосердечного ребёнка, которому нужно руководство».

Когда царь в Пскове оказался в окружении Рузского, Гучкова и Шульгина, то он очень нуждался в руководстве. Однако, кроме настойчивых уговоров об отречении, он ничего не услышал. Произошло то, что запланировал за полгода до этого Гучков. Царя изолировали и немного на него надавили. Совсем немного. И этого оказалось достаточно, чтобы государство лишилось императора, а армия — главнокомандующего.

Николай, желая, чтобы от него поскорее отвязались, не нашёл ничего лучшего, как отречься от престола. Самоустраниться. Тем самым подписал себе, родным, а заодно и всей империи смертный приговор. Пусть и с отсрочкой. Пусть и карандашом.

***

Спустя полгода после псковских событий, 17 ноября 1917 года, бывший «хозяин земли русской», находясь далеко от центральной России, с запозданием, наконец, узнал о приходе к власти большевиков. В дневнике он тогда же записал: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени».

Это единственное, с чем легко согласиться. И позорнее, и хуже.