Операция на сердце

Евгений Гришковец: «Человек, ты позволил себе ненавидеть людей целыми странами!»

Владимир Набоков в своём «Эссе о театре» написал, что единственная сценическая условность, которую он принимает, формулируется так: «Люди на сцене, которых вы видите или слышите, ни в коем случае не могут видеть или слышать вас. Эта условность одновременно является уникальным свойством драматического искусства». Для Евгения Гришковца такой условности точно не существует. Когда он играет на сцене свои моноспектакли, то он или видит нас, или слышит. Сколько раз смотрю его спектакли, [ 1] столько раз он остро реагирует на происходящее в зрительном зале. И это следствие не только его сверхчувствительности.

«Если будете дремать, то можете проспать спецэффекты»

Сцена из спектакля «Шёпот сердца».

Здесь важно ещё раз обратить внимание на то, что Евгений Гришковец, несмотря на все свои спектакли и съёмки в кино, не считает себя артистом. Он – писатель. И остаётся писателем даже тогда, когда стоит на сцене в сценическом костюме и произносит театральный монолог.

Писатель – это наблюдатель. Он всё время прислушивается и приглядывается - к другим и к себе. Собирает кусочки жизни и складывает их по-своему. Отщипывает отовсюду понемногу, создавая что-то новое. А потом появляются читатели и, что ещё страшнее, критики. Они начинают отщипывать от того, что создал писатель из своих наблюдений и фантазий. Каждый видит и слышит то, что ему ближе.

У Гришковца взаимоотношения с читателями (они же зрители) давние и бурные. Он с ними взаимодействует постоянно. Иногда эти отношения бывают болезненными. Однако очевидно, что у поклонников творчества Гришковца существует высокая степень доверия к нему. Особенно это стало заметно при создании спектакля «Шёпот сердца». Гришковец предложил зрителям поучаствовать в создании нового спектакля. До этого он обращался за поддержкой в создании видеоверсии уже существующих спектаклей, а тут предложил зрителям вложить свои деньги в то, чего ещё не видел никто. Не в видеоверсию, а в театральную постановку.

Так появился «Шёпот сердца». Этот «Шёпот…» раздаётся уже второй год. Наконец спектакль добрался до Пскова. По традиции был выбран самый большой в Пскове зал - не театральный, а Большой концертный зал филармонии на девятьсот мест. Недешёвые билеты зрителей не смутили. Свободных мест не было и быть не могло.

Даже некоторые поклонники Гришковца убеждены, что он работает в жанре «стендап», то есть устраивает сольные юмористические выступления перед живой аудиторией. Они ценят его за то, что он может качественно рассмешить. Странно, что они не видят большой разницы между Гришковцом, «Квартетом И», Михаилом Задорновым и Comedy Club. Видимо, это заблуждение будет преследовать автора спектаклей «Как я съел собаку», «Одновременно», «Прощание с бумагой», «Дредноуты» всю жизнь. Людям же не объяснишь, что смех, которым они последние лет пятнадцать смеются на спектаклях Гришковца, имеет совсем другую природу (очистительный смех?). В противном случае звучавший все эти годы смех надо было бы признать недействительным, а это невозможно.

Так что определённая часть зрительного зала всегда будет попадаться на уловку: при виде Гришковца, о чём бы он ни говорил, надо смеяться. Это неизбежность.

Характерно, что на этот раз первый полноценный смех в полный голос с аплодисментами раздался в тот момент, когда автор-исполнитель прервал свой «сердечный» монолог из-за того, что в зале раздался телефонный звонок (в этот вечер – не последний). «А телефончик-то можно было и подороже купить, - быстро отреагировал Евгений Гришковец. – Я-то вас не вижу, но соседи видят. Город-то небольшой…»

Автора, конечно, раздражают посторонние звуки, отвлекающие от выстраданного. Но создаётся впечатление, что он бы слегка заскучал на сцене без возможности время от времени вставлять в меру остроумные колкости в адрес кого-то из провинившихся. На псковском спектакле «Шёпот сердца» 7 марта 2016 года так произошло как минимум дважды. Второй раз – ближе к концу, когда автору показалось, что один из зрителей уснул. И снова Гришковец прервал свой монолог и обратился к зрителю из первых рядов: «Если будете дремать, то можете проспать спецэффекты, а их один-два – и обчёлся. Заплатить деньги, чтобы поспать?.. И к тому же я не так часто приезжаю».

«Я – самое страшное, что есть у тебя, человек!»

Особенность «Шёпота сердца» в том, что на сцене людей нет вообще. Двухчасовой монолог-наставление произносит не человек, а сердце человека. Отсюда и соответствующая обстановка. Действие происходит как бы в операционной - под больничными лампами. Но внизу совсем не операционный стол, а табуретка, стоящая на горке лепестков (сакуры). Возможно, это всё, что осталось от вишнёвого сада.

Автор перед каждым спектаклем обязательно говорит о том, что самое сложное было не написать пьесу и не выучить её, а привыкнуть к тому, что два часа надо говорить о себе в среднем роде. Это так непривычно.

И всё же на сцене не просто сердце, которому хочется покоя, а мужское сердце. Это существенно. Оно только отчасти «оно». Всё равно это мужской взгляд изнутри. Может быть, по этой причине женщины реагируют на эту проповедь особенно активно? Волны сарказма в спектакле достаются исключительно мужчинам.

Сердце то и дело настаивает, что оно просто насос и просит своего хозяина быть посдержаннее. Не растрачивать себя по пустякам. Не отдаваться страстям полностью.

Однако монолог насоса – это всё же не совсем то, что монолог сердца. Когда оно произносит: «Я – самое страшное, что есть у тебя, человек!» – смеяться совсем не обязательно.

Отдельное представление – слушать отзывы зрителей в очереди в гардероб после спектакля. Видно, что многие спектаклем были вдохновлены, если не сказать окрылены (летали по вестибюлю почти как лепестки сакуры). И тем заметнее была болезненная реакция немногих не слишком довольных. Они произносили какую-нибудь проходную шутку и выносили приговор: «Это единственное, что было смешно». Эти зрители купили за две тысячи рублей два часа смеха, а им его вроде бы недодали. Подсунули нравоучительные монологи от имени насоса: «Как только я начинаю работать нормально, как только ты обо мне забываешь, ты тут же веришь, что моя работа наладилась. Теперь обо мне можно не думать, и ты сразу - во все тяжкие. Я же боюсь тебя, человек. Боюсь!»

Но это проблемы жанра. Если человек растерянно говорит после просмотра «Шёпота сердца»: «Затяжной какой-то получился спектакль» – то, значит, это просто не его тема и не его эстетика. Он не узнал или не захотел узнать в хозяине сердца себя.

Или у него нет сердца.

Спектакль о сердечных делах, получается, не столько про любовь, сколько про страх. Сердце боится человека, а человек – сердца. Точнее, человек должен его бояться, потому что оно страшнее, чем иностранный шпион. Оно и есть главный враг. Внутренний враг. Оно может подвести.

Но не всё так просто. Если оно было бы безусловным врагом, то не стало бы битый час распинаться о том, как надо себя вести («Я, твоё сердце, ещё работать могу, а ты уже не хочешь жить…»).

Сердце – это жизнеутверждающая мышца.

Главное, не забыть о том, что со сцены звучит не проповедь писателя Гришковца, а наставления и наблюдения сердца. От всего сердца. Умеренность проповедует именно мужское сердце, а не мужчина. Оно хочет растянуть удовольствие. Продлить жизнь – себе и хозяину. Ему не нравится, когда хозяин действует без предупреждения (то напьётся среди недели, то вдруг сядет на идиотскую диету, то вообразит себя большим спортсменом). Сердцу все эти выкрутасы ни к чему. Ему, насосу, не понять, какая радость в том, чтобы «столько лет болеть за гадкую футбольную команду», волноваться по пустякам, нагружать свою печень и сердце из-за редких побед и частых поражений.

Сердце хочет избавить человека от треволнений. Море волнуется, а сердцу нравится штиль.

«Человек, твоё сердце было раньше тебя»

У Гришковца есть несколько излюбленных литературных приёмов, переходящих из пьесы в пьесу, из спектакля в спектакль. Он непременно апеллирует к детским воспоминаниям. «Шёпот сердца» - не исключение. Здесь возникает сладкий аттракцион детского страха… Родители ушли, и привычная квартира преображается… Укромные уголки, грёзы в темноте, чудесная жуть… Сердце замирает. Под смех зала сердце вспоминает о бабушкиной страшилке про коварную швейную иголку, которая, брошенная на полу, может добраться до самого сердца.

Ещё один приём постоянно использовал в своих книгах Жюль Верн. Он вписывал в ткань своих художественных произведений полезную информацию из разных научных сфер. У Гришковца это тоже есть. Или из истории флота, или истории почты. В «Шёпоте сердца» без полезной информации тоже не обходится («А ты знаешь, человек, что твоё сердце было раньше тебя? Из истории внутриутробного развития. Ещё не было твоего мозга, а я уже было...»). Сердце, так сказать, выступает на правах старшего товарища.

Несколько околополитических колкостей автор в спектакле тоже отпускает – когда реагируют на телевизионные новости и бесконечные ток-шоу. Сердцу явно не нравится, когда человек «питается ядом новостей».

О питании особая речь. Не только о питании плохими новостями, но и о еде и о выпивке. Сердце изнутри человека смотрит на всё это другими «глазами». Всплески активности - «затяжной сельдерей» (диета из сельдерея), «фитнес-эпилепсия» и прочее насилие над организмом ему категорически не нравятся. Тем более ему не нравится, когда хозяин-мужчина действует без предупреждения, невпопад.

И тут уж сердце берёт на себя право выступить не только от своего имени, а от имени печени, почек, селезёнки («весь коллектив против!»).

Но человек не был бы человеком, если бы всё время слушал и слышал своё сердце.

Иногда сердце позволяет себе перейти с «шёпота» в другой регистр. И тогда мы слышим восклицание: «Человек, ты позволил себе ненавидеть людей целыми странами!»

Сердце удивляется. Как же так?

А вот так... Пора бы уже привыкнуть за столько лет… Человек вообще себе слишком много позволяет. Особенно в гневе. И потом места себе не находит. («Страна такая большая, что в ней негде отдохнуть… Вылетать для отдыха надо за границу».)

Но и лететь тоже страшно. Страх взлетать, страх приземляться… При существующей потребности рисковать и устрашать других (может быть, для того чтобы самому чуть меньше бояться).

И всё же спектакль построен таким образом, что зрители не тонут под толщей слов – страшных и смешных. Страх узнавания и смех узнавания не отвлекают от главного – от того, что искусство жить, в отличие от кино, для нас является самым важнейшим из искусств. И мы его пока не постигли. И вряд ли в ближайшую тысячу лет постигнем.

* * *

Когда табуретка, стоящая на лепестках, превратится в сказочный домик, [ 2] то наше сердце не подведёт.

Алексей СЕМЁНОВ

1. См.: А. Семёнов. Тысяча мелочей // «ПГ», № 43 (665) от 6-12 ноября 2013 г.; А. Семёнов. Друг человека // «ПГ», № 12 (684) от 26 марта - 1 апреля 2014 г.; А. Семёнов. Искусство самокопания// «ПГ», № 42 (714) от 29 октября - 4 ноября 2014 г.

2. Сценография Ольги Никитиной.